Нелли Шульман - Вельяминовы – Время Бури. Книга первая
Научившись водить, Ирена купила хорошенький форд, с кожаными сиденьями, цвета слоновой кости. Она носила дорогие платья, красила пухлые губы помадой от Элизабет Арден. От нее пахло ванилью, у нее была большая, жаркая грудь. Меир спокойно засыпал, устроив голову на мягком, знакомом плече, уткнувшись лицом в пышные, темные волосы.
– Надо сделать предложение, – вздохнул он, – Ирене двадцать четыре. Но у нее карьера…, – Меир понимал, что Ирена хочет обосноваться на кухне, печь торты, и заниматься музыкой с детьми, но никак не произносил нужные слова.
Бот пошел на восток.
Меир помялся:
– Тони в Америке нет. Наши агенты, в левых кругах, ничего не обнаружили. С тех времен, когда она при Троцком обреталась, о ней больше ничего не слышали…, – Троцкий пока был жив, но Меир предполагал, что изгнаннику осталось недолго. На совещаниях они обсуждали возможное убийство, но Троцкий считался внутренним делом Советского Союза:
– Что касается перебежчика Кривицкого, – добавил Даллес, – то мы его охраняем. Русские до него не доберутся. Впрочем…, – босс раскурил трубку, – у них здесь и нет агентов
– Спасибо и на этом, – отозвался Джон. Коротко стриженые, светлые волосы шевелил ветер:
– Сказать о Филби, – размышлял Меир, – или не надо? У меня нет ни одного доказательства, ни единого…, – он спрятал огонек зажигалки в ладонях: «Значит, фон Рабе располагает твоими фото?»
Джон кивнул:
– Но мистер О’Малли вне подозрений. Ключи от безопасной квартиры у меня, – он похлопал по карману куртки, – там и остановимся. Скорее всего, после Испании, ты попал к ним в досье, но ты безобидный журналист…, – на крепкой, загорелой шее кузена висел оправленный в старую медь медвежий клык. Джон показывал его Меиру в Мадриде:
– Ты видел, – отчего-то сказал Меир, – на нем гравировка? Тонкая очень.
– Туземный знак, – рассмеялся Джон, – дерево, с ветвями. По легенде, первый муж миссис де ла Марк откуда-то из Сибири происходил. Это как…, – он вовремя оборвал себя, удачно избежав упоминания кинжала Эстер. Джон помнил золотую рысь, гордо поднимавшую голову:
– У нее похожая стать. Она жива, все с ней в порядке…, – Меир взял маленький, складной бинокль: «Острова. Мы вовремя, как ты обещал».
– Я все точно делаю, – хмыкнул Джон. Бот накренился, огибая с запада пустынную, песчаную косу, уходя в простор внутреннего моря.
Остров Толен, Зеландия
Легкий ветер шевелил белоснежную, кружевную занавеску на окне. На вычищенной кухне, с белеными стенами, выложенной дельфтской плиткой печью, переливались в утреннем солнце медные днища сковородок и кастрюль. Пахло жареной рыбой и пряностями. Портативный радиоприемник бубнил, шипело сливочное масло в сковороде. Взяв лопаточку, сняв рыбу, Эстер потянулась за яйцами.
Она прислушалась к голосу диктора:
– На острове Крит, у мыса Спада, британская эскадра вероломно напала на крейсеры военно-морских сил Италии. В ходе неравного боя наши союзники, потеряли один крейсер…, – новости были немецкие, по голландскому радио передавали то же самое. Немцы глушили английские передачи, а радиоволны из США маленькие приемники не ловили. Больших радио здесь, в рыбацкой деревне, и не водилось.
Эстер разбила на сковородку три яйца. Подумав, она добавила четвертое. С выметенного двора слышались голоса куриц, клюющих зерно.
Раненый шел на поправку, и, как все выздоравливающие, много ел. На столе, в бело-голубом кувшине, стояло парное молоко. Рядом виднелся паспорт, с гербом США. Эстер посмотрела на швейцарский хронометр. Утренний паром на континент отправлялся через два часа. У нее оставалось время позаниматься со своим подопечным, как его весело называла Эстер, лечебной гимнастикой.
Упражнения были необходимы. Теодора, при Дюнкерке, ранило осколком в поясницу. Коленный сустав тоже пробила шрапнель. Эстер боялась, что кузен навсегда останется хромым.
Когда она проснулась от стука в заднее окно особняка Кардозо, на амстердамской ратуше две недели, как появились черно-красные флаги, со свастиками.
Эстер не могла позволить себе уехать, хотя и ее американский паспорт, и документы пани Качиньской были в порядке. Иосиф и Шмуэль не вернулись из Мон-Сен-Мартена. Квартира бывшего мужа, на Плантаж Керклаан пустовала.
Бельгию оккупировали немецкие войска, с детьми могло случиться все, что угодно. Эстер отправила три письма, адресованных Элизе, но ответа не получила. Она рассудила, что не стоит писать бывшему мужу. Эстер боялась, что Давид просто разорвет конверты. Он настаивал, что все связи между ними должны поддерживать адвокаты. К ним Эстер тоже сходила. Ей сухо сказали, что профессор Мендес де Кардозо, согласно договору, получает опеку над сыновьями во время пребывания в Европе.
– Что он и делает, доктор Горовиц…, – юрист поиграл паркеровской ручкой, с золотым пером, – ваши претензии необоснованны…,– Эстер выпрямила спину: «У меня нет претензий, господин Веденкамф. Я беспокоюсь за судьбу детей…»
– Дети находятся с отцом, – заметил адвокат, – судебное соглашение выполняется…, – повернув голову, Эстер увидела нацистские флаги, на углу дома:
– Идет война…,– она сжала зубы, – Бельгия и Голландия оккупированы немецкими войсками. Любой здравомыслящий родитель, на моем месте…
– Не станет разводить панику, доктор Горовиц, – юрист отпил кофе. Эстер его не предложили:
– Война закончилась, – бодро заметил он, – нас ждет сотрудничество с рейхом…, – Эстер, поднявшись, вышла. В Британию отправить телеграмму было невозможно, Амстердам кишел немецкими войсками. Она не могла рисковать, вытаскивая передатчик из тайника, под половицами в безопасной квартире, у рынка Альберта Кейпа. Эстер, бездумно, добрела до почтового отделения, у Риксмузеума:
– Послать весточку папе, Меиру. Или Аарону, в Каунас…, – Эстер смотрела на вывеску:
– Папе седьмой десяток. Аарон сюда не доберется, на море война идет. А Меир…., Как он сюда приедет? Франция оккупирована, американские корабли дальше Ирландии и Португалии не ходят. Только окольными путями. Хорошо, что американское посольство пока не закрылось, – она покачала головой: «Я с места не сдвинусь, пока Иосиф и Шмуэль не окажутся рядом».
Элиза молчала, не отвечая на письма.
Эстер не хотела думать о том, что могло произойти в Мон-Сен-Мартене. Она присела за столик летнего кафе, на канале. У Риксмузеума толпились немецкие солдаты, в серо-зеленой форме. Эстер взяла меню, с вложенной, отпечатанной на немецком языке карточкой:
– Добро пожаловать в наше заведение. Скидки для солдат и офицеров вермахта…, – скривив губы, ничего не заказав, она встала.
Через два дня газеты вышли с приказом оккупационной администрации, и мэрии Амстердама. Всем проживающим в городе евреям, и людям с еврейскими корнями, требовалось зарегистрироваться в особом отделе, и получить штамп о происхождении, в паспорт. Евреям запрещалось занимать должности в государственных учреждениях, преподавать и работать в госпиталях. Эстер, разумеется, на регистрацию не пошла. Ее вызвали к директору университетского госпиталя, с другими врачами, евреями. Услышав распоряжение предъявить документы со штампом, Эстер вскинула голову:
– Я не собираюсь подчиняться варварским, средневековым законам, издаваемым людьми, громившими еврейские магазины и предприятия, отправлявшими евреев в концентрационные лагеря…, – в Голландии жили тысячи немецких евреев, бежавших из страны. В городе шептались, что они окажутся первыми в очереди на депортацию. Некоторые уходили с рыбаками в Британию, за золото, но на море продолжались сражения.
Они покинули кабинет директора, а через полчаса секретарь принесла всем врачам, евреям, приказы о немедленном увольнении из госпиталя. Им даже не заплатили за отработанную часть месяца. Эстер, предусмотрительно, сняла деньги с банковского счета. В отделениях стояли очереди, ходили слухи, что немцы наложат арест на средства, принадлежащие евреям.
Парк Кардозо переименовали. Эстер, выйдя за сигаретами, в магазин на углу, замерла. Знакомая, медная табличка, в память профессора Шмуэля и его жены, исчезла, на ее месте красовалась надпись: «Евреям вход запрещен». Похожие объявления появились на некоторых магазинах и кафе. Эстер думала, поехать в Мон-Сен-Мартен, с Baby Browning, и лично забрать мальчиков у Давида, но поезда в Бельгию пока не ходили.
Она подготовила копии свидетельств о рождении и фото детей. Эстер надеялась, что американское посольство выпишет малышам паспорта. Она хотела, каким-то образом, отправить близнецов в Лондон, а сама поехать в Польшу.
Эстер нарезала свежий хлеб:
– Я обязана бороться с нацизмом. Любой человек сейчас должен…, – когда в заднее окно особняка, выходящее на канал, постучали, Эстер сидела над рукописью статьи, о ведении родов в неправильной позиции плода. В Голландии бы ее не опубликовали, но Эстер, отвлекаясь на работу, чувствовала себя легче. Распахнув створки, Эстер увидела моторную лодку, на канале.
